Дружинник особого назначения

22 ноября исполняется 90 лет следственным подразделениям органов безопасности. Хотя насчет юбилейной даты можно поспорить: нет-нет, да мелькнут в древней рукописи сведения о необычных дружинниках, выполнявших особые княжеские поручения. В современной России к государственному следствию относятся неоднозначно. Недаром его сотрудники прошли все извилистые пути 20-го века вместе со страной. Обо всех трагических и славных делах их историки будут спорить еще не один десяток лет, мы же постараемся взглянуть на них через призму жизни одного человека — следователя, юриста, чекиста с четвертьвековым стажем работы Ивана Петровича Борецкого. 

Выбор профессии

— Иван Петрович, как вы оказались внутри структуры госбезопасности? 

— Сам рвался. Закончил Свердловский институт, учился на юриста. На третьем курсе для прохождения практики меня рекомендовали на должность народного судьи. И я год работал в Курганской области. Потом предложили заняться партийной работой, но я артачился, не шел. Тогда первый секретарь райкома партии возмутился, сказал, что если не пойдешь, то мы тебя отправим парторгом в отстающий колхоз. Так бы я и оказался в райкоме, но перед отпуском раздался звонок из Курганского КГБ с приглашением о работе.  

Два года я провел на оперативной работе, а после возвращения с Высших курсов оперативного состава получил желанное место в оперативно-следственном отделе. Было это в 1972 году. Через пару лет я уже работал следователем по особо важным делам.

В Калугу я попал из-за семейной трагедии — у меня погиб сын. Отчаянно хотелось быть поближе к его могиле, и в 1983 году я попросил о переводе. Меня взяли в Калужское управление, а через некоторое время открылось следственное отделение, началось формирование состава сотрудников. 

Русская водка, афганские шелка

— В 1981 году меня направили в Ташкент формировать работу следственного сектора в Туркестанском военном округе. К тому времени мы уже вошли в Афганистан, и там было прикомандировано человек сорок следователей. 

Работа была нелегкой, прежде всего потому, что люди не хотели ехать в Афганистан, боялись. Приходилось с ними работать, разъяснять, что к чему: за одиннадцать месяцев службы я несколько раз вылетал в Кабул. А потом пошли дела, в основном контрабандные, которые были тогда в новинку.

Контрабанда была повальная. Главный источник для обмена — водка. Она ввозилась в Афганистан, а оттуда — товары. У нас на прилавках — пустота, хоть шаром покати, офицер, даже имея деньги, не мог купить ни одежды, ни обуви, а там — настоящий рог изобилия. Вот у наших офицеров глаза и разбегались. Сейчас нам стало понятно, что это была политика тогдашней американской администрации по развалу и деморализации армии.

Мне поручили дело по контрабанде в самолете, в котором находились промышленные товары. 

Самолет был посажен в аэропорту, товар выгружен, началось расследование. В результате был вскрыт ряд злоупотреблений служебным положением и пограничников, и таможенников. Налицо была круговая порука: в Афганистан везли водку в ящиках из-под спичечных коробок, на вырученные средства покупалась мануфактура — яркие японские ткани. Стоило только показать их нашим мусульманским женщинам в Узбекистане, Киргизии, Казахстане, о сбыте беспокоиться уже не приходилось. В общем, каждая бутылка «Пшеничной» водки, которая стоила тогда 5 рублей, давала навар в 100. Денег было много, во время обыска мы конфисковывали по триста тысяч рублей — по советским масштабам огромные деньги. 

Таких историй тысячи

— После Туркестана я занимался реабилитацией жертв политических репрессий. Впервые приказ о пересмотре дел подразделения получили в пятидесятые. Поток заявлений был громадным, и просто невмоготу было разобраться со всеми. На них просто отписывались: «Ваш отец умер или погиб в заключении». Порой дата расстрела не совпадала с указанием даты смерти. Когда мы передопрашивали экс-следователей, они объясняли это так: спешили. 

Через десять лет теперь уже наше поколение начало выяснять, что произошло с некогда пропавшими без вести людьми. Делали мы это более тщательно. Возьмешь папку, датированную 29-м или 37-м годом, а в ней всего 10-15 листов, на последнем — приговор о расстреле. По поручению прокуратуры мы возобновляли расследование. Так несколько листов превращались в толстый том, который направлялся в суд. 

Если решено было арестовать село — оно арестовывалось полностью. Пример — Курганская область, село Галкино, 1937 год. Девятнадцать человек — простых косарей — арестовали в одночасье, посадили на подводы, отвезли в Магнитогорск и… Виной всему — телеграмма, подписанная Ягодой или Ежовым: «В ночь на такое-то число арестовать иноконтингент польского происхождения. Вменить им в вину участие в повстанческой организации ПОВ — Польская Организация Войсковая». Человек знать ничего не знает, работает спокойно на Урале, и организации уже нет — расформирована в 22-м году. Просто фамилия у него — Войцеховский или Борецкий. Этих историй — тысячи. А эта телеграмма переходила у нас из дела в дело как доказательство для суда. Со мной бывало такое: почитаешь материалы дела — и откладываешь их дня на два, просто чтобы успокоиться. 

Году в 1983-м оказалось, что мы слишком много реабилитируем, а значит — много возврата имущества. Областной бюджет перестал справляться с таким наплывом денежных средств, которые нужно было вернуть гражданам по решению суда. Нам было сказано: прекратить такую активность. И все же до самого увольнения в 1993 году я занимался именно реабилитацией. Двадцать лет.

Террористов у нас не было

— Зимой 1991 года нам пришло сообщение, что убит редактор главной областной газеты «Знамя» Иван Фомин. Мы подняли оперативно-следственную группу и, приехав на место, констатировали смерть. А позже «познакомились» с убийцей.
Воронцов готовился к этому давно и тщательно. Из двуствольного ружья изготовил обрез, потом купил пневматическое ружье, дошла очередь и до кинжала, замаскированного под зонт. 

К Ивану Фомину он пришел на работу заранее, под видом рабкора — рабочего корреспондента. Редактор принял его, посоветовал спуститься в отдел, где работали со специальными корреспондентами. Но Воронцов до отдела так и не дошел, а около здания редакции появился через две недели. Выбрал себе место около храма Покрова на рву и стал ждать. Ни о каком состоянии аффекта речь не шла — убийца прождал Фомина почти три часа и пошел следом. Поднялся наверх, оставил в приемной самодельный дипломат и вошел в кабинет. 

На вопрос Фомина: «Что вы хотели?» — он приказал: «Встать!» и выстрелил привставшему мужчине в горло. Фомин упал на телефонный аппарат, но поднялся, и убийца выстрелил во второй раз. Редактор, обогнув стол, пошел навстречу Воронцову — раздался третий выстрел. Четвертый прозвучал в тот момент, когда Воронцов счел, что все кончено, но дверь редакторского кабинета распахнулась и в ней появился умирающий Фомин.

Следующим после Фомина оказался Анатолий Калужский, председатель профкома, где работал Воронцов. 

— Я спрашивал его: он тебе дорогу переходил? Нет, отвечает, нормальный мужик, но он же коммунист. 

Следующей и последней точкой на пути убийцы оказалось здание строительной организации на Московской, где работал Калужский. Приоткрыв дверь кабинета и увидев, что намеченная жертва находится на месте, он дважды выстрелил в нее, а потом, чтобы переждать суматоху, спрятался в телефонной будке, наблюдая за выбежавшими на улицу людьми. Его не обнаружили, и Воронцов спокойно отправился на железнодорожную станцию Калуга-1. Он решил прийти с повинной — все равно все данные на него остались в кабинете у Фомина. На газетах в дипломате был указан его домашний адрес. Выпил пивка и, вооруженный, пошел сдаваться. 

— На следствии он все рассказывал. Хладнокровный был до ужаса. Но ненавидел коммунистов-руководителей. Конечно, все факты говорили о том, что это террористический акт. Но практики расследования таких дел у нас не было: считалось, что террора в СССР нет. Дело Воронцова было передано в учебную академию Высшей школы КГБ.  

Перст указующий

— Почему в 1993 году вы ушли со службы?

— Ну, во-первых, возраст. А во-вторых, Ельцин расправился с нами, следственным подразделением КГБ, произнеся знаменитую фразу: «С КГБ покончено!». 

По всей стране следственные подразделения были ликвидированы и подписан указ о слиянии МВД и КГБ, просуществовавший немногим более месяца. После того как я прошел медицинскую комиссию, в истории болезни и военном билете написано: «К военно-строевой службе годен». А меня уволили. К тому времени я и сам уже начал проситься в отставку — возраст.  
22 ноября 1994 года следственные подразделения снова вернулись в строй. К тому времени я уже работал в банке, затем — на нескольких предприятиях, всегда — юристом. И так все двенадцать лет после того, как ушел со службы. 

— Иван Петрович, а чем вы занимаетесь сейчас? Рыбалка? Дача?

— Деревня (смеется). Каждый раз, когда разговор заходил о пенсии, я повторял: «Уеду в деревню, лягу под корягу». Так и получилось. Почти.

Виктория АЛЕКСЕЕВА. Фото Романа Бурмакина.