Секс, фекс, пекс!

В Калужском драмтеатре ищут большую волшебную любовь в стране чудаков.

Признаться, я сильно удивился, когда увидел в анонсах Калужского драматического спектакль по пьесе Фернана Кроммелинка «Великолепный рогоносец». Опасный материал для тихой пуританской Калуги. Любые разговоры со сцены «про это» чреваты гневным неприятием отдельной части театральной и околотеатральной публики.

Увы, так и получилось. Вспоминали в словесных баталиях в соцсетях и на местном ТВ и про половой орган в спектакле Серебренникова «Нуреев», и про «испражнения на глазах зрителей» в других постановках, других режиссеров. В общем, стандартный набор патронов ханжей. Так о чем все-таки хотел поведать калужскому зрителю главный режиссер театра Владимир Хрущев? Давайте разбираться.

Поэт Бруно (Леонид Клец) безумно любит свою жену Стеллу (Елизавета Лапина). В один миг его любовь превращается в такую же нечеловеческую ревность. Чтобы узнать, с кем она ему изменяет, он решает положить ее в постель всем мужчинам села. С кем она не согласится переспать – тот и ее любовник. История, мягко говоря, далека от понимания на бытовом уровне, если, конечно, не предположить клинический случай из психиатрии.

Заглянуть в бездну души человека на пике эмоционального напряжения и чертовски любопытно, и так же жутко. Каких монстров можно увидеть в темноте? Как защититься от них потом? Хрущев смело и честно смотрит туда, в бездонное черное пространство, и не дает зрителю защиты. Отдельные сцены очень напоминают мерзкие видео издевательств, на которые нынче легко можно наткнуться в интернете. Лишь напоминают. Режиссеру удалось поднять действие над бытовым документальным человеческим безумием.

История не про то, как муж унижает жену. Любители порнушки могут не беспокоиться. Нет в спектакле пошлости и «жесткой эротики». Хрущева интересует иное. В программках на том месте, где обычно обозначают жанр спектакля, написано «в поисках абсолютной любви». Заметьте, даже не трагифарс, а некий «поиск». Режиссер показывает без прикрас и невероятную любовь двух людей, и столь же невероятную ревность.

Проблема, на мой взгляд, в том, что мы в итоге так и не понимаем, к чему пришел в своих поисках режиссер. А от этого закрадывается сомнение – а сам-то Хрущев понял, что произошло? Открытый финал, когда Стеллу всем селом уносят то ли топить, то ли «иметь», расплывчат и невнятен.

Явление нельзя исследовать с помощью этого же явления. Мы никогда не поймем, острый нож или нет, пока не попытаемся разрезать им что-то реальное. На сцене небытово рассматривать не бытовое почти всегда приводит к непониманию. Ладно, пусть мы примем за реальность нереальное решение Бруно. Однако способы исследования вновь загоняют нас в тупик из символов.

Владимир Хрущев любит использовать предметы на сцене «не по назначению», придавая простым вещам иной смысл. Красные ведра в спектакле — хорошая краска для отграничивания любовных игр Бруно и Стеллы от всего мира. Понятно, когда Бруно обматывает их скотчем и бросает в тачку вместе с красным одеялом Стеллы и везет всю любовь на улицу, на пользование всему селу. Но тогда почему на эти же ведра садится Бургомистр (Валерий Смородин)? Он к абсолютной любви мужа и жены не имеет никакого отношения. Небрежность режиссера или какой-то другой смысл? Подобные несоответствия, а их достаточно в спектакле, мешают идти за мыслью режиссера.

Впрочем, есть и точные акценты. Например, сцена, когда Бруно обматывает пленкой для продуктов Парня (Антон Смородин). Здесь двойственность причины ложится на мысль режиссера. Мы, с одной стороны, можем понять, что Бруно таким образом ограничивает возможность действий Парня (предположив, что тот хочет написать любовное письмо его жене), но в то же время можем предположить, что в этот момент Бруно, ужаснувшись на миг своим действиям, пытается связать себя, остановить ужас, который он развязал.

Надувная резиновая лодка, в которой спит Стелла, – понятный образ любовной лодки, только непонятны действия Кормилицы (Тамара Глеклер), которая носит надувную любовь эту с места на место. Вместе с тем очень точен момент в финале: Стелла, узнав под маской Бруно, панически противится совокупляться в этой лодке с ним.

Наконец, перенеся действие в современный мир (хотя пьеса написана в 1921 году и говорить о ее старине как-то не приходится), режиссер наполняет действие всеми возможными атрибутами современности. Телевизор с новостями, которые ничего не прибавляют и не убавляют в ход спектакля, непонятный эпизод с Бруно, который несколько раз заставляет музыкантов менять треки – мелодию. Зачем? Что это дает? Непонятно. Равно как и непонятны костюмные «скачки» из эпохи в эпоху. И как вишенка на торте шаблонов «символизма» — осыпавшееся искусственное дерево с красными шарами цветов.

Спектакль лучше всего смотреть из партера. Только так можно по-настоящему насладиться игрой актерской пары Лапина – Клец. Елизавета Лапина в роли Стеллы настолько правдива, что порой ловишь себя на мысли, что подсматриваешь в замочную скважину за реальным событием. От вселенского счастья с любимым человеком через ряд внутренних откровений к ужасу «я его больше не люблю» и вновь к любви, причем в момент отталкивания Бруно в маске. Да-да, в этот момент, скорее всего, ее любовь к настоящему Бруно вспыхивает в ней снова.

Режиссер не прячет моменты понимания или принятия решений героев «за кулисы». Все происходит открыто, на сцене. Внутренний эмоциональный взрыв накрывает зал, когда Стелла понимает, что Бруно не шутит, что его кошмарное предложение не продолжение любовных игр двоих. А ее выход после интимной встречи с другом семьи Петрюсом (Владимир Прудников) даже у достаточно циничного меня вызвал дрожь, честно признаюсь, я еле сдержал слезы.

Очень точна Елизавета Лапина в сцене с Кормилицей. На полу с раздвинутыми ногами как использованная и выброшенная кукла она разговаривает с Кормилицей, но больше сама с собой. Ее сомнение в любви к Бруно, сказанное тихо, без эмоций, звучит как взрыв, от которого закладывает уши.

У Бруно — Леонида Клеца задача, как мне кажется, сложнее. Он принимает решения – она реагирует на них. Сами моменты у Бруно не растянуты по времени, они молниеносны. Когда в экстазе восхищения красотой Стеллы он предлагает ей показать грудь другу семьи Петрюсу и потом мгновенно получает первый нокаутирующий хук ревности, когда во время веселых игр в шарады со Стеллой резко, как удар плетью, бьет рукой по столу: «Это не шарада!», когда вдруг видит Стеллу в рассказе пришедшего за любовным стишком Парня, — эти моменты посылают в зал мощнейшие энергетические заряды.

«Великолепный рогоносец» Калужского драмтеатра действительно великолепен игрой актеров. Честной, открытой, иногда на грани сценического натурализма. Именно этой правдой эмоций, неимоверным внутренним накалом на протяжении всего спектакля они не отпускают зрителя ни на минуту.

Фото Виктора КРОПОТКИНА.