Михаил Пахоменко получил «Золотую маску» вместе с легендарным Петром Фоменко в самой почетной номинации — «За выдающийся вклад в театральное искусство» — в 2011 году.
Как мальчик из Красноярского края, родившийся в простой семье, прошел путь до народного артиста России, получил высшую награду в области театрального искусства, стал почётным гражданином Калуги?
Мы расспросили об этом артиста Калужской драмы, Короля Лира, Фарятьева, Степана Пробку, учителя Киро из «Попытки полета».
— Нужно ли непременно страдать, чтобы стать собой, стать человеком, научиться сочувствию?
— Моя жизнь — школа терпения. Родился в семье служащего в Красноярском крае. Когда началась война, отец ушел на фронт и мать, Марфа Романовна, переехала в деревню к деду, там же собрались её сестры из Иркутска, Канска. Огород и лес дали нам выжить. Отец и пятеро моих дядей погибли, вернулся лишь один — Иван Петрович. Он попал в плен и четыре года ломал камень в норвежской каменоломне. В конце войны их стали агитировать вступать во Власовскую армию, говорили, что немцы уже под Москвой, но дядя не поддался. А один юноша, тоже сибиряк, стал власовцем и отсидел за это потом десять лет. Дядю же по возвращении на Родину никак не репрессировали. Когда пленных отпустили в 1945 году, им давали паёк, одежду, одеяло. Дядя был светловолосый, приехал как норвежец — в вязаном шлеме, гетрах. Он привёз яблок, так я их и попробовал впервые, когда уже учился в первом классе. Дядя меня воспитал.
-У вас на удивление маленькие, изящные руки, а ведь в детстве и юности им досталось много тяжелой работы?
— Во время войны в деревне маме пришлось вступить в колхоз. Она получала паёк, хлеб за мужа — бойца, и делилась им с соседями. Голодали, как и все.
За дровами ездили на санях в лес и пилили вдвоём с матерью огромные деревья. А потом мать, маленькая женщина, закатывала с помощью рычага трехметровый комель в сани.
Все женщины готовили посылки для бойцов Красной армии — сушили сухари, вручную шили варежки с двумя пальцами — чтобы можно было стрелять. Всё ценное имущество (папин баян, часы) обменяли на продукты. Папа погиб 5 мая 1944 года под Ленинградом.
Так что запомнил я отца только в короткий момент, когда он пришёл домой после Финской кампании, а потом уже не видел…
Материи, ткани в магазинах в войну не было, её стали продавать в 1947 — 1948 годах. А до этого мать ткала сама из того льна, который выращивала на огороде. В доме стоял станок, и в школу я ходил в домотканой рубашке. Из конопли делали мешки, а толченка из ее семечек казалась вкусной и ароматной с картошкой.
— Как среди этой работы, нужды, горя у вас зародилась тяга стать артистом?
— У дяди Вани были патефон и целая гора пластинок. Я знал их наизусть — репертуар Козловского, Лемешева, пел круглые сутки. За отличную учёбу школьников наградили экскурсией в Красноярск. Меня поразил театр, его сверкающая хрустальная люстра.
Сеть классов закончил с отличием, мне дали красивую грамоту и направление в Красноярское музыкальное училище на вокальное отделение. Но мутация голоса ещё не прошла, в училище посоветовали ждать хотя бы до шестнадцати лет, а мне только что исполнилось четырнадцать. Я поступил в Иркутский архитектурно-строительный техникум. Математику знал хорошо.
Затем перевелся ближе к дому, в город Канск, в горно-геологический техникум, окончил его по специальности «Изыскание, строительство и эксплуатация лесовозных дорог», год работал мастером на строительстве узкоколеек в Красноярском крае. Через год поехал поступать в музыкальное училище, и меня приняли на вокальное отделение с песней «Ах ты душечка, красна девица». По возрасту был призван в армию,в самодеятельности там пел песенку Герцога из «Риголетто» в сопровождении оркестра. Но во время службы на Дальнем Востоке мне так неудачно удалили гланды, что повредили голосовые связки — голос исчез…
Думал — всё, жизнь моя пропала. Но комиссия из театра Дальневосточного военного округа увидела самодеятельную постановку нашей воинской части, и меня взяли туда на амплуа простака по окончании службы. Здесь я встретил Тамару Глеклер, мою будущую жену, необыкновенно красивую, очень начитанную, одарённого скульптора, человека
совсем другой культуры из семьи художников. До войны их семья жила в Москве, но как этническую немку её мать, ценного инженера — подрывника, направили на работу в Уссурийск.
Мы поехали в Красноярск учиться, но нас сразу взяли на работу: меня — артистом в драму, Тамару — главным художником в кукольный театр.
В то время во Владивостоке открывали Дальневосточный институт искусств, нас с женой отправили учиться в первый набор. Дипломы приехал вручать главный режиссер Московского телевидения Михаил Каширин и посоветовал нам с женой приехать в Москву, обещал помощь в устройстве на работу. Но пока мы добирались, начались отпуска. С пригласившим мы не встретились, а на актерской бирже нас сразу взяли в Костромской театр. Там в «Трехгрошовой опере» я играл и Фильча, и введённую режиссером роль Гитлера. Публика так аплодировала характерному, как у Кукрыниксов, фюреру, что даже свет на сцене уменьшали — политический казус получался.
Затем была работа в театрах Могилева, Рубцовска. О Калужском театре, о городе был наслышан, и когда режиссер Владимир Каплин предложил роль Васкова в спектакле «А зори здесь тихие», мы переехали. Однажды мою фотографию на рекламном плакате спектакля «Иван и Мадонна» Романа Соколова увидела группа, приехавшая искать актеров для кинофильма «Кладбище паровозов». Иосиф Хейфиц сказал ассистентам: «Ищите князя Мышкина, деревенского Идиота». Оператор Юрий Шайгарданов(он снимал, например, «Собачье сердце») сфотографировал меня. Потом были кинопробы в гриме. Иосиф Ефимович счел меня «актером с гибким внутренним аппаратом». Так я и попал в 1987 году в кино на главную роль Касьяна Глушкова в фильм «Вы чьё, старичьё?». В следующем году была главная роль в фильме «Под ступеньками». Привыкать к кино сложно, трудно «попасть» в атмосферу и сохранить её. Ведь нужно ждать, часто часами, пока начнут снимать твой эпизод. В кино не репетируют. Хейфиц рисовал каждую мизансцену, всё оговаривал, потом артисты осваивали объект, пространство, предметы (например, как буду открывать шкаф). Всё состоит из кусочков. А в театре есть кайф игры, идёт непрерывный процесс действия, развития.
— Вы работали с поразительными артистами, например, с Олегом Борисовым. Кто для вас авторитет, считаете ли вы, что нужен человек, чье мнение важнее, чем твое собственное?
— Чем больше человек, тем он проще. Я не верю в авторитеты. Никто, кроме самого человека, не может знать всех тонкостей его положения, чтобы дать совет. Совещаюсь только с женой, она очень умный человек, книжница, знаток литературы, философии.
— Актерская работа — физическая?
— И это тоже. Мерзнуть приходилось, скакать на лошади. Когда играл Льва Толстого в фильме «Не вечерняя», снимали эпизод о поездке писателя в Крым. Дело было в Балаклаве, на горах, у развалин Генуэзских башен, а потом в Инкермане. Лошадь чего-то испугалась, шарахнулась, стала сползать в пропасть. Чтобы спастись, мне пришлось резко откинуться, вылететь из седла назад, даже сапог порвал о стремя… И лошадь сумела удержаться! При съёмках фильма Георгия Полоки «Око за око» в 2010 году…
— Эта работа, за которую вы получили на международном фестивале «Созвездие» приз за лучшую главную мужскую роль в 2011 году!
— … моему герою пришлось сидеть на крупе огромного жеребца, за седлом спасающего его солдата. Лошадь брыкнула, и я пролетел три метра… Обошлось кровью и синяком. Синяк тут же замазали, и съёмки продолжились. Кроме того, кино и театр трудно совместить во времени — только за счёт сна и отдыха.
— Отчасти поэтому вы, наверное, и находитесь в такой прекрасной форме, что дадите фору многим актерам других поколений!
— Я привык терпеть. С детства приходилось шагать тридцать километров, а затем шесть часов ждать поезда на вокзале. К мягкой постели поздно привык. Забота о семье, даже поездки в отпуск
к морю или на родину (на спине — рюкзак, за руки ведёшь дочек) разнежиться не давали.
— А вы машину водите?
— Нет, хотя угнать — могу.
…В последней экранизации «Тихого Дона» Михаил Пахоменко играет старого казака, уцелевшего во многих походах. Он делится с молодыми воинами особой молитвой, сохранившей его в десятках сражений. А в чем секрет Михаила Арсентьевича? Кажется, он с детства понял главную «хитрость» — чем больше отдаёшь, тем больше сил прибавляется.
Жаль, что интервью не было записано на видео! Михаил Арсентьевич проживал каждое слово, внимательно искал ответы на вопросы, заглядывая в память. Было понятно, что он видел внутренним взором то, о чем говорил, вспоминая радости и боли. Артист выразительно жестикулировал, краснел, на его глаза наворачивались слезы. Лауреат «Золотой маски» не сидел, как памятник самому себе, экономя каждую калорию, боясь нарушить гладкость кожи.
Король Лир заново проживал былое. Артист вливает свою кровь в жилы героев, созданных писателями гениальными и не очень. Восемьдесят восемь страниц роли Лира — это и о дочерях, и об ожидании, и о холоде Сибири, и о голоде войны, о любви, о терпении. Приходите увидеть зрелость чувства, юность мысли — классику литературы в классическом исполнении.
Комментарии
Больше по теме
Не изменяя авиации. Не стал пилотом, зато отвечает за аэропорт в Калуге
Дожать собственника. Калужане не прекращают тонуть в фекалиях
«Страшно до сих пор». Как живёт Злата Липовая из Козельска после похищения