Живые камни Эли Невинной

«Любите ли вы театр, как люблю его я?». Для многих эта фраза чеховского героя — образец неискренней, выспренней претенциозности. И это не диво после знакомства с жизнью закулисья на страницах классики или СМИ. Так что же, наивен был Вольтер, говоря, что «ум человеческий никогда и ничего благороднее и полезнее театральных зрелищ не изобрел»? Спросите свои впечатления, когда сливаетесь душой с героем на сцене, горюете его горем, радуетесь его счастьем.

Кто дает вам возможность выйти за пределы своей личности? Ав-тор картинки, которую вы видите из зала — художник. Пятнадцать спектаклей сотворила художник Эля Невинная: «Виндзорские насмешницы», «Зайкина квартира», «Лодка», «Герой», «Фигаро», «Ночь перед Рождеством», «Блоха»…

Есть выражение, что «люди попадают в театр, как под поезд». Каков был путь девочки в искусство, художника-керамиста в театр? Автор самобытной лаконичной керамической пластики, изысканной графики, ярких сценических костюмов, Эля Невинная рассказала нам все от истоков.

— Родилась я в Москве в семье студентов МИИТа — транспортного вуза в День железнодорожника, а для них это большой профессиональный праздник. Был большой хеппенинг! После выпуска молодые специалисты перебрались в Калугу, получили квартиру в центре. Из ее окон видны три церкви и правый берег с далями, рощами и полями. С тех пор люблю рисовать дальние планы.

Сказочность реальности была и в рассказе родителей о том, как они первое время в Калуге жили в вагончике, который гоняли по путям. Они засыпали в одном месте, а просыпались в другом, как Элли в своем летающем домике.

— Какими были первые впечатления о Москве, музеях столичных и калужских?

— Мне было года четыре, когда папа учился в аспирантуре и жил в общежитии в одной из московских высоток. На каждом предмете он наклеил ярлычок — название на немецком — он готовился к экзамену по языку. Москва была зеленой, чистой, солнечной, пустой — как в песне «А я иду, шагаю по Москве». Гуляли по паркам. Музеи начались в Калуге. Мы с мамой чуть ли не ежедневно ходили в краеведческий музей. Там меня больше всего привлекала «троица»: чучела леопардов, заспиртованные зародыши, скелет. Просто волосы дыбом вставали, как сейчас от фильма ужасов! А первые впечатления от искусства стали накапливаться уже с двух лет. Чтобы занять меня, мама давала двухтомник карикатурной графики Бидструпа и большую коробку с открытками репродукций картин. В пять лет я обнаружила стопку папиных тетрадей с электросхемами. Мне так понравились символы, линии, что я начала их копировать и каждый вечер показывала результаты папе. В художественную школу поступала в восемь лет. У нас преподавали Георгий Герасимов, Сапар Мурадов, Виктор и Елизавета Медведевы — молодые, энергичные, с великолепным питерским образованием художники и искусствоведы.

В пятнадцать лет я поступила в Аб-рамцевское художественно- промышленное училище имени Васнецова на специальность «керамика». Наступило невероятное ощущение свободы, рухнули все запреты. Мы жили пять лет одной семьей.

Я из АХПУ — это как пропуск в дом: «Привет, я из АХПУ, сели меня!». Я была в группе единомышленников, с которыми мы дружно идем к одной цели. Такую же группу я обрела позже в Калужском драмтеатре.

Там же, в Абрамцеве, в восемнадцать лет я вышла замуж за нашего студента, Бориса Невинного, и вместе мы уже тридцать лет и три года. Сейчас он ювелир «народный», потому что народ его любит. Дочь тоже ювелир, и внук Ваня уже начал вить что-то из проволоки.

Раньше у художника было два пути: работа в худфонде по выполнению заказов государства, членство в союзе и зеленая улица с красным ковром или при заводе художником-оформителем — там давали квартиры.

Мы с мужем работали на моторном заводе. Я не могла заниматься керамикой, так как для этого нужна большая муфельная печь, потребляющая огромное количество электроэнергии. Выручило то, что начальство узнало про мой дулевский диплом по фарфору и часто посылало в командировки для выполнения подарков для VIP — персон на лучшие керамические предприятия страны: Ленинградский, Гжельский, Алма-Атинский фарфоровые заводы — места я выбирала сама.

Я делала гигантские вазоны, именные чайники — совершенно свободно, по своим эскизам. Однажды на промысле филимоновской игрушки в Тульской области я увидела, что мастера красят скульптуры холодными красками. И графика, которая во мне годами сидела, излилась на керамику, родились и техника, и стиль. Я отдала одной знакомой первую коллекцию своих керамических фигурок. И случайно в швейцарской электричке она познакомилась с галеристкой, показала ей фигурки. А через пять месяцев у меня в швейцарском городе Салозурко прошла выставка. Для того чтобы выполнять работу, пришлось уволиться с завода. Так я стала свободным художником. Работа понравилась, швейцарские художники подарили мне печь. В Европу я свои фигурки возила пятнадцать лет. Теперь это не нужно: московский арт-рынок меня принял.

— Как вы встретились с Александром Плетневым?

— В 1997 году мы с Владимиром Арепьевым открыли свою совместную выставку в Калужском художественном музее театрализованно. Изобразили под Первый фортепьянный концерт Чайковского «Рабочего и колхозницу» Мухиной. Александр Борисович увидел мою графику и перфоманс и предложил стать художником по костюмам.

До этого я ничего не шила, кро-ме юбок из платков. Из явной авантюры получились сначала «Виндзорские насмешницы», а потом еще 15 постановок за 15 лет. Одна из составляющих режиссерского успеха Александра Плетнева — его «напитанность» произведениями визуального искусства, энциклопедические знания в этой области. Поэтому у нас есть общий язык. Для успеха нужна привязка к сантиментам публики, создание образа — это цепь интуитивных находок, нужно найти верную изобразительную ноту.

«…Нельзя достаточно объяснить публике, сколько усилий, сколько скрытой работы заключается в искусстве театра, с виду столь доступном и легком», — писал Альфонс Доде.

Мы раз за разом даем вам, уважаемые читатели, портреты людей театра, чтобы, придя в зал юного бархата, вы видели на сцене и парчу представления, и руки мастеров, ее соткавших.