Учитель

В 80-х годах заместителем редактора газеты «Знамя» был Юрий Соляников. Я по служебной лестнице шла за ним вслед. Но не это главное, а то, что ни один вуз не смог сделать из меня настоящего журналиста, а Юрий Емельянович смог. В «Знамени» мне с ним работать не пришлось, но начинала-то я свою газетную карьеру под его крылом. В 80-х годах заместителем редактора газеты «Знамя» был Юрий Соляников. Я по служебной лестнице шла за ним вслед. Но не это главное, а то, что ни один вуз не смог сделать из меня настоящего журналиста, а Юрий Емельянович смог. В «Знамени» мне с ним работать не пришлось, но начинала-то я свою газетную карьеру под его крылом.

Смею высказать дерзкую мысльгазета «Молодой ленинец», которую он возглавлял, была ярче, смелее, талантливее областного партийного органа. (Кстати, это не только мое мнение.)

Жизнь редакции молодежки тех лет — самый замечательный отрезок времени. Мы были единой творческой семьей. На основе эпизодов нашей газетной жизни можно написать книгу. К этому меня при жизни всегда толкал Соляников. Но его уже нет, а мне просто лень…

Последняя встреча была необычной. Соляников собрал своих «птенцов» с целью сделать газету в честь юбилея комсомола.

…Все знакомо: и кресла, и шкаф, даже тот же палас, который когда-то прожег Сережка Монастырский, и гвоздь в стене от портрета Ленина. Мы снова на нашем этаже. Мы — это остаток бывшего «Молодого ленинца». Солидные люди. Но раз за своим столом сидит Юра, то очень хочется прикинуться учениками и отдать ему место за дирижерским пультом.

Идет планерка. Номер нам предстоит выпустить необычный. Сможем ли написать его в нашем прекрасном забытом стиле? Сегодня мы как бы кусочек истории, надо постараться многое вспомнить, а еще блеснуть маркой «МЛ».

У меня дурацкая привычка — думать     во время разговора о своем. А где-то внутри черепной коробки копошатся и толкаются нужные мне (а не моим собеседникам) мысли. Сейчас я думаю о нем.

Он говорит о макете номера, намекая на то, что первые наброски могла бы сделать я. Да полно вам, Юрий Емельянович, а то вы не знаете, что в плане верстки и концепции газеты я так с годами и не продвинулась! И потому я все пропускаю мимо ушей. Мне интереснее разглядывать своего редактора. Ведь столько не виделись! Хорошо, что время его пощадило: те же умные глаза за стеклами очков, тот же властный голос, только вот седина… Но это — мелочи!

Что же такого нового появилось в наших отношениях? Ну да, конечно, теперь вы не скажете мне с убийственным сарказмом: «А как вы, Лаврова, расставили знаки препинания в придаточном предложении?» Не скажете Тане Пыжиковой: «Это — не полоса. Где жанры? Где география районов?» Только Бабичев будет на коне. Ясно — любимчик, потому что собрат по рыболовному хобби.

А вообще-то мы его боялись. Лично я, придя на планерку с пустой (безыдейной) головой, сидела, пригнувшись, точь-в-точь как в школе на уроке математики. И сжималась до крошечной молекулы, когда Соляников громил очередную мою халтуру. Но зато взлетала до небес от счастья, когда слышала короткое: «Вот это да! Я тебе завидую!» Тогда я была готова слушать его колкости снова и снова, лишь бы хоть на самую малость дотянуться до него.

Но как его строгость всех нас выучила! Помню один рекорд — он прочитал мой очерк и вернул переделать заголовок. И так одиннадцать раз!

Теперь нас всех, сидящих с ним рядом, называют профессионалами. Он должен быть доволен, ведь это он научил нас так ходить. Вернее — играть свою партию. «Редакция — это большой оркестр, где никто не должен фальшивить». Это его слова.

Но что такое хорошо пишущий журналист, если у него душа деревянная? Если к тому же он труслив и угодлив. Именно Соляников толкал нас к темам, которые в конце шестидесятых «трогать не следовало бы». И мы лезли на рожон, а потом плелись с объяснениями в обком. Но не сильно по этому поводу переживали, зная, что редактор за нас заступится.

Помню случай, когда зрел не просто скандал с партвыводами, попахивало судебным разбирательством. Отправились мы с Татьяной Пыжиковой в одно глухое местечко разбирать запутанную любовную историю, где героями были шестиклассница и учитель физкультуры. Конечно, школьный коллектив нарушительницу на пионерском сборе осудил, исключив из красногалстучных рядов, но поселок продолжал  изо всех сил «бороться за нравственность», посылая в редакцию газеты анонимные письма.

Мы внимательно все изучили и…  решили защитить влюбленных, потому как не усмотрели в их отношениях ничего дурного. Опубликовали материал. Тут и началось. Оказалось, что автор анонимок — партийная дама местного масштаба. Она немедленно прикатила в редакцию, и в кабинете редактора закатила скандал. Соляников долго слушал, а потом вынул из стола диктофон (сломанный), нажал на кнопку: «А теперь рассказывайте все с начала». Тетка, увидев небывалую технику (тогда диктофоны только входили в практику), перепугалась, расплакалась и укатила домой ни с чем.

Соляникова, между прочим,     партийная верхушка не любила.     Уже его первая публикация об опальном Булате Окуджаве была своего рода плевком в партноменклатуру. Теперь нам всем понятна причина этой к нему нелюбви. После целого поколения послушных функционеров в редакцию пришел настоящий журналист, личность, имеющая собственное мнение. И это не все. Иметь его никому не возбранялось. Раздражало обкомовских идеологов то, что редактор молодежной (!) газеты имеет привычку не соглашаться с линией партией.

Что-то у меня получается портрет некоего «железного Феликса». Но был и совсем другой Юра. В редакции мы отмечали свадьбы, крестины, устраивали литературные праздники. Булат Окуджава долгие годы на свой день рождения приезжал непременно в свою бывшую редакцию. Ну а режиссером всех этих затей неизменно был Соляников.

И вот сегодня его бывшие питомцы — и тихони, и громкоголосые, и ленивые, и усидчивые — все выпестованы им. Его умением и желанием поставить нас на ноги и пройти с  нами чуточку нашего пути, а потом, простившись,  еще долго помнить, и огорчаться, и жить вместе с нами нашей жизнью.

Если бы вы сейчас вернулись…