По разные стороны

Так хочется переключить программу, когда идут новости по Украине. Но не могу. С февраля как привязанная сижу у телевизора, пытаясь ничего не пропустить из того, что там происходит. Переживаю, волнуюсь, иногда не сдерживаю слез, потому что помимо общей боли за Украину, куда в свое время любили ездить отдыхать, у меня личная, не проходящая боль. Там живет со своей семьей любимая и единственная племянница. Сейчас во Львове, а прежде были другие города: Броды, Новоград-Волынский, Хмельницк.

В начале девяностых Ольга вышла замуж за военного (он украинец), служившего в одной из войсковых частей, дислоцировавшихся в нашей Калужской области. Жила чета в военном городке, родила дочку, и почти сразу же уехала. Ольгин муж, тогда еще старший лейтенант, из советского стал офицером украинской армии, решив, что на родине быстрее пойдет по карьерной лестнице.

До подполковника Анатолий дослужился (думается, и у нас с получением очередных званий задержки не было бы), а вот обещанной квартиры так и не получил даже при увольнении. Всю службу семья проскиталась по чужим углам. Снимает жилье и сейчас.

За пару лет до киевских майданов-переворотов Анатолий успел военный мундир сменить на гражданский пиджак. Мы особенно обрадовались этому, когда на Украине началась чудовищная бойня. Хотя, кто знает, может статься, что придется ему, не дай Бог, вновь встать под ружье. Там же все непредсказуемо. И по-прежнему льются слезы и кровь. О карательных операциях, о том, что творится на Украине, родственники мои говорить не хотят, будучи убежденными, что у нас своя правда, а у них своя.

Наши регулярные общения по скайпу, которые доставляли истинное удовольствие обеим сторонам, постепенно менялись. Раньше все значимые события, к примеру, окончание Леной (дочерью Ольги и Анатолия) школы, поступление ее в вуз, дни рождения «отмечали» сообща, поздравляя, поднимая бокалы с шампанским. Мы показывали друг дружке наряды, купленные к празднику, и хвастались огромными букетами цветов, выращенных на даче. Словом, хоть и разделяют нас более тысячи километров, но всегда мы оставались вместе и были очень близки.

А в последние месяцы отношения становились какими-то напряженными и даже тягостными. Ольга, как мне казалось, весьма равнодушно принимала мои размышления по поводу детей, прятавшихся от бомбежек и просидевших все лето в подвалах, заживо сожженных людях в Одессе, гибели журналистов и т.д. «Зазомбировали их, что ли, там?» — не давала покоя мысль.

Мой первый вопрос к ней обычно звучит одинаково: «Ну как там у вас?»

— Все хорошо, не переживай, — бодро отвечает она.

— Я серьезно, Оль.

— Я тоже.

Ну что хорошего, если фашисты, а по-другому их не назовешь, продолжают обстреливать города, убивать мирных жителей. Осквернили кладбище под Донецком, разбив надгробия на могилах ветеранов Великой Отечественной. А захоронения мирных жителей в Донбассе, обстрел больницы, школы в день начала занятий, перенесенных из-за войны с 1 сентября на 1 октября, когда погиб учитель?

Я начинаю терять самообладание, но всех этих слов Ольге не говорю из боязни навредить ей: а вдруг нас подслушивают? Но о том, что война не думала прекращаться даже в дни объявленного перемирия, умолчать не могла.

— Ты поменьше смотри, что показывают, — посоветовала она, — и не верь всему.

— Вы там по телевизору новости смотрите, а мы здесь живем, — это уже Анатолий включился в наш диалог.

Кому же верить? Я разговаривала с женщиной-беженкой из Луганска. Она рассказывала ужасные вещи, называя «украинских освободителей» зверями, хуже фашистов.

Наверное, во Львове весь этот кошмар ощущается меньше, они там не видят того, что смотрим мы. Но убеждение, что во всем виновата Россия, сидит в них прочно. Лена, слушательница военной академии, с негодованием говорила об ополченцах, погубивших ее четырех однокурсников. Хотя чему удивляться, она выросла на Украине, и все двадцать лет ей вдалбливали, что Россия — враг. Россия, откуда родом ее мама, тети, дяди, бабушка с дедушкой, куда она приезжала каждый год и вместе с родственниками ходила на кладбище к прабабушке и прадедушке, моему отцу. О нем, награжденном орденами Красной Звезды и Великой Отечественной войны второй степени, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За победу над Германией», «За взятие Кенигсберга», ее мама, десятиклассница, писала конкурсное сочинение «Мой дедушка дошел до Берлина» и стала победительницей. И мы, и они во Львове хранят экземпляры районной газеты, где опубликовано это сочинение. Лена читала его не один раз…

А тут она нас совсем «убила», назвав среди политических образцов Бандеру…

Как же так? Мир совсем с ума сошел. Лена, по-видимому, не в курсе, кто такой Бандера. Пробовала разъяснить, бесполезно, она меня не слышит…

Чтобы, не дай Бог, не рассориться с родственниками, которых мы очень любим, договорились, что в дальнейшем при общении — ни слова о политике, ни мы им, ни они нам. Пытаемся соблюсти условия договора. А душа болит, ведь у них в самом деле укрепилась мысль о том, что мы оккупанты, агрессоры. Так, к несчастью, считают очень многие живущие на Украине.

Приятельница рассказывала, что ее родная сестра, с которой они разругались окончательно и теперь не общаются, при каждом звонке из Киева лила грязь на Россию, обвиняя во всех смертных грехах. Когда калужанка возразила киевлянке (сестры — русские), что, дескать, ваши «доблестные освободители» своих же братьев убивают, не щадя ни детей, ни стариков, та со злостью выпалила: «Ну и пусть убивают, нечего было референдум проводить и Крым России отдавать».

Беда-то какая… Существуют ли сегодня силы, способные преодолеть эту непримиримость?