Человек № 87218

(Окончание. Начало в предыдущем номере.)

Узницы чувствовали: что-то происходит. Немцы словно озверели. Расстреливали больных, взорвали крематорий, сожгли несколько бараков. Остались детский и еще два, в том числе и тот, где находилась Анна. Комендант лагеря бегал по их бараку весь красный, злющий и орал на ломаном русском: «Хотите — забирать дети и уходить. Кто не уходить — Сталин вас накормит». (Окончание. Начало в предыдущем номере.)

Несколько женщин ринулись было к воротам — они заперты, с другой стороны у двери стоят два эсэсовца.

— Ну все, — пронеслось в голове, — сейчас барак взорвут — и конец мучениям.

Ленинградка Ольга, у нее еще не успели отобрать ребенка, Нина Хомич из Белоруссии, эстонка Валя, родившая замечательную девочку Лилю, которую ей приносили кормить до трех месяцев, а потом малышка бесследно исчезла, вдруг стали истово молиться, причитать. А комендант швырнул на пол связку ключей, взмахом руки подал знак эсэсовцам, и все трое кинулись вон из барака.

Прошло немало времени, прежде чем сошло оцепенение с женщин. Они боялись выйти на улицу, а когда вышли, встретили узников из другого барака. Немцев нигде не было. Ни числа, ни месяца никто не знал, видели только, что была зима. Не понимая, что происходит, вдруг заметили вдалеке вооруженных людей в белых маскировочных халатах. Услышав родную русскую речь, метнулись навстречу, и наконец до них дошло: свободны! Какое же было ликование! Все плакали, обнимались, целовали друг друга.

От мужчин-узников Анна узнала, что муж ее, оказывается, все это время (почти два года), тоже был в Освенциме, всего в нескольких шагах от нее. Но освобождения Константин не дождался. Его расстреляли незадолго до наступления наших войск.

Дальнейшая судьба Анны Афана-сьевны складывалась не гладко. Дорога домой к родителям (им сообщили о ее гибели) оказалась еще очень неблизкой.

Почти четыре месяца после освобождения мытарили свои. Допросы, подозрения, дознание. Вместо паспорта выдали справку. Домой она вернулась в марте 45-го. Долго не могла устроиться на работу.Наконец определилась в леспромхоз. Надо было жить. Но Анна словно окаменела. Хоть и молодая, и собой недурна, но о замужестве не помышляла: здоровье подорвано, жизнь искалечена.

И все же нашелся фронтовик Иван Журавлев, что сумел отомкнуть ее сердце. Поженились. Рожать врачи не велели, а она рискнула. И в 48-м родилась девочка. Через два года — сын, потом еще один. Журавлевы выстроили дом, поставили на ноги детей. Внуков с правнуками дождались. Иван Васильевич переживал, что не доживет до внуков — с сорок первого года мучился от фронтовых ран. Война догнала его почти на пятидесятом году их совместной жизни. Тринадцать лет назад его не стало.

Анне Афанасьевне в этом году исполняется восемьдесят девять. Долгие годы все неурядицы, трудности она смиренно сносила, не принимая их всерьез, хотя порой было очень тяжело. Но ей всегда было с чем сравнивать… Раскисать, расслабляться не позволяли память и страшная метка на руке — лагерный номер. Вместе с ней мы внимательно всматриваемся в эту метку. Годы, конечно же взяли свое, и цифры словно размыты, неясны. Анна Афанасьевна чуть растягивает кожу и становится видно: 87218.

…Сколько же вынесла эта хрупкая, мужественная женщина! Вовсе не беззаботным было ее детство. Не шибко берегла юность, а уж сколько досталось в молодости… Но не жалость к себе щурит ее глаза и хмурит лицо. А беспокойство за внуков и правнуков. Жизнь какая-то непонятная, глупая. Нет войны, а брошенных детей больше, чем в послевоенные годы. Те, кто одолел чудовищную войну, кто ковал победу, кто восстанавливал разруху, живут не больно-то в достатке. Как же так?

Слава Богу, что в последние годы стали обеспечивать их благоустроенным жильем. Вот и Анне Афанасьевне выделили квартиру аж в областном центре! Но куда она поедет из своего, пусть и ветхого теперь, дома. Зачем? Здесь дети родились и выросли, здесь с Иваном они были счастливы. А в новой квартире пусть свое счастье строит внучка, Анюта…