Чего греха таить, все мы сейчас думаем о своем здоровье. О близких, будущем, о том, что делать. Пандемия показала все наши уязвимые места. Недоверие к обязательности самоизоляции, информации из СМИ и Сети, собственные предпочтения. Для всех вас мы подготовили репортаж из самой что ни на есть горячей точки: инфекционного отделения, где проходят лечение больные, зараженные коронавирусом.
Фотограф «Знаменки» Анна Золотина решила пойти на «передовую» и устроилась туда санитаркой. Взгляд изнутри — это ее личный опыт.
— Аня, зачем ты туда пошла и как готовилась?
— Пошла, потому что нравится помогать людям за хорошие деньги. О том, что иду в санитарки, сказала только на работе, родные узнали случайно.
— Как проходил прием? Приходишь, записываешься и работаешь?
— Ага. Как обычно, когда устраиваешься на работу, бумажки всякие заполняешь. Было два инструктажа — по технике безопасности в отделе кадров и на рабочем месте. Мне сказали, что я не должна появляться на работе. Но при этом могу ходить в магазин, по улице, пользоваться общественным транспортом, общаться с родными… Предупреждали, что за 12 часов не всегда бывает возможность поесть. Пугали противочумным костюмом: «Вы представляете, что это такое? Жарко, душно, много часов в комбинезоне? Нет, вы сейчас это себе не представляете!».
В итоге поняли, что меня не отговорить. А в больнице рассказали о правилах передвижения: в грязных костюмах идешь по желтым линиям, в чистых — по белым. Выдали памятку, как надевать костюм. Рассказали про маркировки тряпок и т.д.
— Как прошли первые дни, что оказалось самым трудным?
— Второй день был легче, чем первый. Нормально себя чувствую, стараюсь меньше дышать хлоркой, отворачиваюсь от ведер с раствором, когда что-то замачиваю, и дыхание задерживаю. А работы стало больше, больные прибывают. Во второй раз восемь часов в костюме провела, потом — перерыв на обед, и снова, как улитка, в домик этот глухой залезаешь. Когда комбез снимаешь — столько радостей! Дышишь, умываешься, писаешь, пьешь…
— Как справляешься с работой?
— Справляюсь. Ее, конечно, много. Бегаешь, потеешь в этом костюме. Запах хлорки преследует даже после смены, очки запотевают… Но не сказать, что прямо невыносимо — нормально. Я думала, будет хуже. Работа сложная, но нет кошмарного ужаса. Нас даже поспать иногда отпускают. Смена длится с восьми до восьми. А надежность защиты время покажет.
Рядом со мной работают медсестры и санитарки, есть из докоронавирусных времен, и несколько новеньких пришло. Мои-то заботы в основном — это полы, унитазы и бачки с грязным бельем, смена памперсов лежачим больным. Есть один дедок, он парализован, но каким-то образом сохранил некоторую подвижность рук. Ровно настолько, чтобы стучать по нам сухонькими кулачками, когда подгузник ему меняем. Злой дед и довольно чувствительно дубасит. Сегодня погрозила ему кулаком и сказала, что тоже могу!
— Какой режим дня?
— Работаем сутки через трое, в семь сорок утра сажусь в больничный автобус. Обратно своим ходом — смена у всех заканчивается в разное время, у каждого свой режим работы. Памперсы не носим, примерно раз в шесть часов можно снять костюм, сходить в туалет и перекусить. Последние две смены — часов через восемь. Приходится быстро бегать по лестнице в маске, но это трудно, тяжело дышать. Поэтому в основном ездим на лифте.
Моем боксы, санпропускник, возим грязное белье в прачечную, получаем чистое. Мусор собираем, замачиваем в дезрастворе. Часть инвентаря находится в предбоксах перед палатами, куда больным вход запрещен. Из них пациенты через окошко получают еду.
— Думаешь, выдержишь до июня?
— Конечно, выдержу, если не заражусь. Сбегать стоит не когда трудно, а когда плохо, а мне пока интересно.
— Страшно?
— Не страшно. Только в больнице лежать не хочется. Пойти некуда, кроме туалета, а до него — полтора метра. Больные рады просто ходить, за счастье, если приглашают в рентгент-кабинет. Им нельзя покидать бокс. Некоторые неделями лежат. С родными не увидишься, телевизора нет, хорошо, если интернет на телефоне есть. Тоска зеленая. Тяжелые больные — в реанимации, я там не работаю. Есть парализованные, неподвижные — с ними да. У нас поставили кровати в коридоре, готовятся к худшему. Вот тогда точно потекут кадры. Коридор — не бокс, заразу не ограничишь. Хотя туда, возможно, будут класть «отрицательных». Это я теперь так кокетничаю: «Мужчина, вы «положительный»?»
Уходить не хочется, вроде как нужна там. Сейчас каждый делает что-то посильное. Ведь до этого я только с собачкой трюки разучивала и по бору гуляла. На съемки пару раз в неделю выбиралась, ну фотки еще обрабатывала. Как-то даже неловко. Сейчас кажется, что, замачивая вирус в хлорке, я «мочу» его в глобальном смысле.
А еще на этой работе множество мелких радостей, которых не было раньше! В последнюю смену работала больше и дольше, и радости острей. Выбралась из комбеза после восьми часов потения — хорошо. Когда снимаешь запотевшие очки — будто ежик вышел из тумана. Умылась — ооо! Вышла на улицу, дышишь без респиратора и маски легко — ну это вообще запредельное удовольствие. А если ночью, после дождя, птицы поют, людей нет, воздух свежий, хлоркой не воняет, пот высыхает, никто не кашляет, выплевывая легкие… Такое блаженство, прямо как после боя. Мееедленно, наслаждаясь, примерно минуту, идешь в местное кафе, а там… Компот! Большой стакан! Господи, как я теперь люблю компот и большие стаканы! Потом на стул — плюх, и все. И кайф. Ну разве можно от всего этого отказаться?!
Сочувствую врачам, которых держат в больнице неделями. Как бы ни был организован отдых, все-таки там своя атмосфера, если нет возможности выйти на улицу, вырваться оттуда хотя бы на сутки — тяжеловато.
Иногда прям до слез людей жалко. Мы с Наташей, санитаркой, зашли в бокс менять постель, больные нам говорят: «Не убирайте, тут женщина не выписалась, она в реанимации пока». Наташа: «Она умерла». Я прям опешила. Во-первых, неожиданно, а потом она это произнесла так буднично, вроде человек вышел на минутку. Это не то чтобы плохо, просто ЭТО так сказать невозможно, вообще без интонации! Я позже в лифте повторяла: «Она умерла», «Она умерла» — пыталась произнести так же, но не получается, все равно придаешь какую-то эмоциональную окраску.
Больные в палате от такой новости оторопели. Конечно, умершая была их соседкой. И, потом, они лежат с тем же диагнозом. Такая мутная тишина повисла, потом одна заплакала, у нее муж в реанимации, другая стала рыдать. Тут и меня пробило, глаза на мокром месте. Хорошо, что в запотевших очках не видно. Я-то быстро собралась, а вот им в заточении делать больше нечего, кроме как о плохом думать. А раз накатило, когда меняла лежачему деду подгузник и узнала, что его бабушка в реанимации умерла. Хотя чего вот, казалось бы? Всегда кто-то из стариков умирает раньше. Но в больнице, без поддержки близких, лежишь вот так одиноко и ждешь чего-то. Я теперь если от кого слышу: «Не верю в вирус — политика это все!», думаю: «Ну, ну!».
Живее
Наталья КОНСТАНТИНОВА.
Фото Анны ЗОЛОТИНОЙ.
Анечка, ты СУПЕР-герой! МУ-ЖЕНСТВЕННЫЙ поступок, достойный восхищения! И вправду как на фронте… Выше голову! Держись!!!