Киноуроки Анатолия Мукасея

Анатолий Мукасей — единственный кинооператор, который имеет звание Народного артиста РФ. Сын советских разведчиков-нелегалов, он родился в 1938 году в Ленинграде, а первые пять лет жизни провел в Лос-Анджелесе. Его родители дружили с Чаплиным и первыми увидели «Великого диктатора», а сам малыш Толя играл с дядей Теодором Драйзером…

Золотая «тройка»

— Во ВГИКЕ мы изучали фотоискусство три года. Самое потрясающее было, когда в ванночке появлялось фото. Это было счастье.

А в детстве у меня первая трагедия случилась, когда мне дали фотоаппарат. Мы жили в Малаховке, и я, десятилетний мальчишка, снял дворовых пацанов. Фото шесть на девять. Проявляю и вижу, как на бумаге появляются ребята. Хватаю карточку, бегу им показать — они сидели на лавочке во дворе, — а изображение становится черным. Не успел добежать. Жуть. Опять печатаю, бегу — и снова не успеваю. Я расстроился, а потом приехал папа и закрепил фото в другой ванночке.

С фотографией в моей жизни связана еще одна история.  Был 1957 год. Я учился в институте, и моей преподавательницей по фотокомпозиции была замечательная женщина, Лидия Павловна Дыко. Я сделал фото «Дождливый день» и принес его на экзамен, а она поставила мне тройку. Спрашиваю, почему? «Это формализм». Через некоторое время в журнале «Советское фото» появилась ее статья о том, каких фотографий не должно быть, иллюстрацией к которой стала и моя. Кроме того, мне было сказано, что если будут такие оценки за фото, меня из института выгонят.

Потом с курсом мы уехали на целину, отбивались от уголовников, воровавших у нас одеколон. И туда доставили номер «Правды», в котором была публикация, посвященная  фестивалю Дружбы народов. В ней было написано: «Анатолий Мукасей, золотая медаль за фото «Дождливый день».

Первого сентября возвращаюсь в институт, и при полном актовом зале меня вызывают на сцену, чтобы отметить мою награду: «Толечка, иди сюда!». Лидия Павловна вручает мне медаль, а я втихаря спрашиваю у нее: «Меня выгонят или нет?» В ответ слышу: «Это мы с тобой потом разберемся».

Фотография и кино очень сильно связаны. И то, и другое требуют понимания композиции, умения выстроить мизансцену. Нас отправляли, к примеру, на ВДНХ с заданием, и то, что ты выберешь для съемки, как выстроишь свет — все это зависело только от тебя.

Два танкиста и памятник

— Сразу после института я снимал и документальное кино. Разница в том, что здесь работать надо очень быстро, подчас не выстраивая свет. Там было много смешных историй.

Так, мы снимали сюжет про художника, который в Брянских лесах поставил памятник партизанам. Сняли его самого, как он лепит, осталось только снять сам памятник. Поехали в лес, и поняли, что сами добраться мы до памятника не можем — далеко. Режиссер сказал, что обо всем договорится.

Ночью просыпаемся от шума. Выглядываем в окно, а там стоит танк. «Ребята, можем ехать снимать». Какое снимать — ночь! Танкисты ни в какую — к утру танк снова должен быть в части. Уехали. Я уже вернулся домой, когда раздался звонок режиссера: «Куда вставлять пленку, ко мне приехали танкисты». Я рассказал, что мог. Он спрашивает: «А как снимать?». Я говорю: «Разожги костер и через теплый воздух без пламени сними памятник». Режиссер в ответ — снимем.

Я выехал в Питер принимать этот материал, потому что сюжет ждали. Сидит совет из пятнадцати человек, начинаем просмотр. И видим: стоит памятник, возле него стоит танк. В углу кадра — костерок. Выбегают два танкиста и режиссер, становятся возле танка, обнимаются. Свет гаснет. Общее молчание.

Сказки инков

— Я работал за границей на фильме «Чичерин», снял две картины в Мексике — «Эсперанса» и «Под луной». Работа была трудной — другая техника, условия, возможности. Мы получали суточные — шесть долларов в день. Часть денег можно было отправить домой. Один раз сижу в номере, на столе — бананы. Заходит коллега, съели с ним один банан, другой, третий. Он вздыхает: «Ну вот, кроссовки прожрали».

 Из наших актеров там снимались Леня Куравлев, Петр Вельяминов и Дима Харатьян. Когда Светлана взялась за «Гардемаринов», я ей сказал: «Ну, возьми парня, хороший парень!». Так он попал в фильм.

 Я прожил в Мексике два года. Это сумасшедший дом! Природа фантастическая, пирамиды, сама атмосфера страны проникнута какой-то мистикой. Я считаю, что по красоте на первом месте Камчатка, на втором — Мексика. Это сказочная страна. Будет возможность — сразу поеду туда.

Надо спешить

— Съемочная площадка — это всегда красиво, всегда привлекательно. Если я иду по улице и вижу съемку, то обязательно подхожу и смотрю, как завороженный. Хотя я знаю все про это, но смотрю и жду, что произойдет. Оторваться от этого таинства невозможно. А если оно происходит где-нибудь в Петергофе, а актеры облачаются в костюмы той эпохи — то и вовсе попадаешь в совсем другое время. Как будто ты живешь тогда, в 18-м веке. Нет желания, придя домой, включить телевизор. Никак не можешь от этого отделаться. Но это же ощущение продлевает жизнь.

Мы снимали «Тайны дворцовых переворотов», когда в стране был полный развал. У артистов практически не было работы, и они снимались едва ли не бесплатно. Прокат стоял. Техника была ужасной. На съемках в Кусково у нас было всего четыре прожектора, поэтому, во время съемок ребята-осветители носились бегом из одной анфилады в другую, чтобы успеть осветить актеров в кадре. Было тяжело, но весело.

А больше всего я люблю снимать комедии. Я — человек с юмором, и могу много чего придумать на площадке. Был великий режиссер Михаил Ромм. Когда я только пришел на «Мосфильм», случайно попал на обсуждение сценария с его участием. Он сказал: «Никогда не снимайте комедии, музыкальные и исторические фильмы, потому что они никому не нужны. Кроме народа». Эти ленты живут, потому что народ их любит. «Большую перемену» смотрит уже много поколений зрителей, а ведь сюжет бредовый: какая-то школа рабочей молодежи, песенки какие-то. Когда это было?

Сейчас мы сняли «Охоту на принцессу». Светлана пишет новый сценарий, о чем — не говорю, а идея потрясающая. И снова про нашу историю.

 — У вас есть ученики?

 Рассказываю. Меня пригласили во ВГИК преподавать. И когда мне сказали, что это будет длиться пять лет, я ответил — не пойду, вы мне дайте ребят, и я их за полгода научу профессии за полгода. А потом все зависит от таланта человека. Я ему покажу, как это делается. Но за пять лет я еще, может, две картины сниму, чем ездить каждый день.

Операторское дело — рукодельное, оператор должен обладать определенным видением. Можно набрать  пятьдесят человек, рассказать им одно и тоже, но только двое выскочат.

Но мне ответили: «Нет, у нас программа рассчитана на пять лет». Так что учеников у меня нет. Я считаю, что надо смотреть фильм — и учиться. Подсмотрел кадр — и попробуй выстроить такое же освещение.

 — Анатолий Михайлович, вам когда-нибудь казалось, что какую-то картину, или кадр вам нужно переснять, уже после того, как увидели ее на экране?

 — Это ощущение постоянно присутствует. Каждым отснятым кадром я все равно недоволен. Когда проходит время, я смотрю на те же «неудачные» кадры и говорю себе: «Ой, Толян, молодец. Как ты все это сообразил и придумал». Я помню каждый кадр в каждой картине, которую снял. И помню, как они создавались. То, что я снимал, мне нравится.

 Есть еще одно ощущение — что все это я снимал вчера. Время бежит быстро, жизнь, к сожалению, такая короткая. Многих людей, с которыми я работал, уже нет. И не только режиссеров, но и членов съемочной группы.

 Надо спешить. А живопись и фотографии они останутся. Они живут.